Первым правовым кодексом, введенным в Московском государстве, был Судебник 1497 г., изданный при великом князе Иване III (1487-1515). Судебник регламентировал, главным образом, процедуру суда и лишь вскользь касался государственного устройства и управления. В более глобальных вопросах решающее значение имели отдельные государевы указы, а также древний политический обычай - земская пошлина.

Пробелы Судебника Ивана III постоянно восполнялись частными государевыми указами, издававшимися при необходимости. Накопление этих частных указов привело к составлению в 1550 г. Судебника Ивана IV Грозного (1547-84). Но и это издание не охватывало всех проблем государственного администрирования. Указы были подчас противоречивы. К середине XVII в. сведение всей законодательной базы в один кодекс стало первоочередным делом и было с успехом реализовано на Земском соборе 1648-49 гг. Напротив, он шел на бояр во имя обманутого ими царя. Именно идея политической «правды» в очередной раз подняла в России волну стихийного народного гнева (до того этот сценарий был разыгран при Лжедмитрии в 1605-10 гг.).

Астрахань сдалась разницам. Путь вверх по Волге был поистине триумфальным. «За царя против бояр» поднялась и земщина поволжских городов. К казакам примкнули волжские и уральские инородцы (татары, чуваши, мордва и пр.), благодаря чему силы Разина достигли внушительных размеров. Ничто, казалось бы, не мешало взятию Нижнего Новгорода и Казани, откуда открывался бы путь на Москву. Но под Симбирском Разин потерпел сокрушительное поражение от князя Барятинского. Ведущую роль в этой победе сыграло профессиональное войско, вооруженное мушкетами и наученное европейскому строю. Оставив разбитые казацкие силы на произвол, Стенька бежал со своей «гвардейской» ватагой на юг.

Казнь Разина в 1671 г. обезглавила казацкое и земское движение на Волге, хотя в Астрахани и окрестностях ещё некоторое время действовала шайка атамана Василя Уса. Как социальное движение разинский бунт десятилетиями зрел на степных окраинах России. С конца XVI в. на Дон в поисках лучшей доли бежало разоренное опричниной крестьянство и спасавшиеся от голода в Смутное время городские низы.

Казачья вольница долгое время манила неспокойные натуры, готовые с копьем и мушкетом пахать степную целину и время от времени ходить в военные походы. До начала XVIII в. еще действовал принцип «с Дона выдачи нет». Даже когда в Украине сформировалось реестровое казачество, а запорожская старшина прочно приняла на себя функции рекрутского контроля, донская степь оставалась вольной сиротской дорогой для всех беглых холопов (крепостных) и прочих тяглых (податных) людей, пополнявших казачьи ряды на южной украйне.

Чтобы окончательно убедиться, что царствование Тишайшего государя не было спокойным, вспомним церковный раскол. Общество находилось в столь возбужденном состоянии, что достаточно было лишь некоторых церковно-обрядовых нововведений, чтобы в народе возник новый протест, на сей раз религиозный, и появился «новый Разин» - протопоп Аввакум. Протопоп Аввакум был незаурядным деятелем и проповедником своей эпохи.

В первые годы царствования Алексея Михайловича он входил в круг т. н. боголюбцев, ратовавших за нравственное обновление в Церкви, народе и государстве в целом. Кружок боголюбцев действовал в столице в конце 40-х - начале 50-х гг. XVII в. при покровительстве молодого царя и патриарха Иосифа. В число реформаторов входили представители духовной «интеллигенции», такие как священник Стефан Вонифатьев (царский духовник), протопоп Иван Неронов, будущий патриарх Никон, а также молодой царедворец Федор Ртищев.

Каждый из них проводил реформу по-своему. Стефан наставлял юного монарха в благочестии и святоотеческом учении, Неронов ввел проповедничество в своем кремлевском Благовещенском соборе, Ртищев учредил на собственные средства Андреевский монастырь, куда принимали исключительно ученых монахов нарочито для книжной деятельности, Никон и Аввакум каждый на своем месте искореняли языческие суеверия в народе.

В целом реформа носила характер популяризации дисциплинированного Православия и борьбы с обрядоверием и формальной религиозностью. Но очень скоро, после смерти царского духовника Стефана и поставления в патриархи Никона (1652) в среде боголюбцев обнаружились серьезные расхождения во взглядах на средства и методы реформы. Собственно, раскол зародился именно в кругу реформаторов.

Никон, человек незаурядный и крайне энергичный, действовал напролом. Очень скоро это возбудило негодование как противников обновлений, так и единомышленников, и в конце концов самого царя. Производя реформу богослужебного чина, Никон почти полностью отбросил московскую традицию со всеми её как «злоупотреблениями», так и самобытностью и древностью, и начал во всем следовать современным греческим и украинским образцам. Изданные Никоном служебники силой вводились в приходах.

Многие монастыри вовсе отказывались отправлять по ним богослужение. Но самое опасное было впереди. Так как реформа включала новое перстосложение для крестного знамения - символ Христа и Троицы, многие простодушные усмотрели в этом страшную ересь. Протопоп Аввакум, - человек не менее выдающийся, возглавил пламенное обличение никонианских нововведений. Удалив Никона с престола, власть тем не менее признала церковную реформу именно в том ключе, который был задан Никоном. «Новый Иерусалим» - Воскресенский Новоиерусалимский монастырь, построенный Никоном на р. Истре с целью воспроизведения под Москвой облика Святой Земли и храма Гроба Господня.

Москва как Новый Иерусалим (центр и оплот веры Христовой) была основной идеей всей деятельности патриарха. В народе поползли слухи о вероотступничестве, насаждаемом через книги никоновской печати. Поскольку царь оставался глух к ревнителям старого обряда, в том числе и к Аввакуму, отступником становился сам государь-помазанник. Взращенное российской учительной литературой представление о царе как хранителе единства государства и Церкви сыграло теперь зловещую роль в расшатывании общественного мира.

В июне 2005 г., во время празднования 400-летия со дня рождения одного из наиболее выдающихся предстоятелей Православной церкви, в России многие вспоминали Никона и Алексея Михайловича как пример благотворного единства духовной и светской власти. Никонова церковная реформа действительно наложила отпечаток на многие дальнейшие события российской истории. Однако «Великий раскол», ставший ее прямым следствием, сказался в уже ближайшем будущем: в царствование Петра I разъединённая церковь не смогла помешать монарху подчинить ее гражданской власти.

Ещё более обострило ситуацию упорное стремление власти насадить церковную реформу жесткими административными методами вплоть до применения военной силы. Красноречивый пример тому - Соловецкий монастырь, древняя святыня русского Севера. Братия отказалась принимать никонианские служебники и вводить новое перстосложение. После того, как царь, сочувствовавший реформе, проигнорировал увещательные письма соловлян, настоятель и монастырские старцы решили моление за царя (поминание за богослужением) прекратить.

По тем временам это было более чем политической крамолой. Против мятежной братии были брошены стрельцы. Но обнесенный мощной каменной стеной монастырь не боялся даже пушек. Суровый климат и активная поддержка местных жителей помогли ему продержаться более семи лет; он пал лишь благодаря предательству одного монаха, указавшего стрельцам тайный ход под стеною.

Этот трагический эпизод показателен для всего «бунташного» царствования Тишайшего государя. Уже на смертном одре Алексей Михайлович выдал соловлянам грамоту (указ), отвечавшую их требованиям, но она не успела к последнему штурму обители и жестокой расправе над мятежниками (1676). Соловецкое стояние лишь вдохновило сторонников старой веры и усугубило раскол, ставший к тому времени уже не идеологическим спором узкого круга ревнителей, а настоящим общественным движением, в орбиту которого было вовлечено и разинское восстание.

Ни одно из тех культурных преобразований, к которым был причастен и царь, не могло осуществиться «безболезненно». Алексей Михайлович был личностью, с одной стороны, характерной для своего века, с другой - далеко не типичной. Дело даже не в отзывах современников (всегда противоречивых и ненадежных), а в его собственных писаниях. Царь Алексей страстно любил писать и лично брался за перо, что само по себе было редкостью для того времени. Его литературные упражнения простирались не только на переписку, но и на составление разного рода трактатов, вроде Уложения сокольничего пути. Он собственноручно правил государственные бумаги, излагая мысль просто, без риторики, что не всегда соответствовало канцелярскому этикету; был вспыльчив, впечатлителен, умел сочувствовать чужому горю.

Показателен в этом отношении случай с титулованным боярином Афанасием Ордин-Нащокиным, сын которого сбежал за границу, но не как «диссидент» (вроде Курбского или Котошихина), а как вор и изменник - во время официальной поездки с казенными деньгами, многими указами о делах и ведомостями. Когда спустя какое-то время сынишка Бойко вернулся, царь первым написал об этом отцу, уведомляя о прощении сына и пожаловании его за службу. Всех, кто имел случай знать царя Алексея лично, он удивлял своими достоинствами и обаянием. Не удивительно, что и иностранцы - люди вполне независимые, оставили о нем самые лестные отзывы.

Учитывая, что авторы этих отзывов не были друзьями московитов, складывается довольно объективное представление о той личности, с которой в истории России начался всеобщий культурный перелом. Новая эпоха вывела на сцену Петра с его «европейской» программой. По натуре и деяниям царь Алексей гораздо ближе к своему сыну, чем отцу, ближе к Российской империи, чем к Московской Руси.