С позволения читателя воспользуемся выразительным описанием этого монумента у Виктора Гюго в романе «Отверженные», вышедшем в 1862 году, тем более, что в свое время именно его описание пробудило у нас интерес к этой теме.

 

Приводим отрывок из главы второй, «в которой маленький Гаврош извлекает выгоду из великого Наполеона» (Гаврош живет внутри большого макета какого-то монумента, где скрывает двух маленьких детей, не зная, что они его братья):

 

«Лет двадцать тому назад, в юго-восточном углу площади Бастилии, близ пристани, у канала, прорытого на месте старого рва крепости-тюрьмы, виднелся причудливый монумент, теперь уже исчезнувший из памяти парижан, но достойный оставить в ней какой-нибудь след, потому что он был воплощением мысли «члена Института» главнокомандующего египетской армией. Мы говорим «монумент», хотя это был только его макет. Но этот самый макет, этот великолепный черновой набросок, этот грандиозный труп наполеоновской идеи, развеянной двумя-тремя порывами ветра событий и отбрасываемой ими каждый раз все дальше от нас, стал историческим и приобрел нечто завершенное, противоречащее его временному назначению. Это был слон вышиной в сорок футов, сделанный из досок и камня, с башней на спине, наподобие дома; когда-то маляр выкрасил его в зеленый цвет, теперь же небо, дожди и время перекрасили его в черный. В этом пустынном и открытом углу площади широкий лоб колосса, его хобот, клыки, башня, необъятный круп, черные, подобные колоннам ноги вырисовывались ночью на звездном фоне неба страшным, фантастическим силуэтом. Что он обозначал — неизвестно. Это было нечто вроде символического изображения народной мощи. Это было мрачно, загадочно и огромно. Это было какое-то исполинское привидение, вздымавшееся у вас на глазах ввысь, рядом с невидимым призраком Бастилии...

 

Этот памятник, грубый, шершавый, коренастый, тяжелый, суровый, почти бесформенный, но несомненно величественный и отмеченный печатью какой-то великолепной и дикой важности, исчез, и теперь там безмятежно царствует что-то вроде гигантской печи, украшенной трубой и заступившей место сумрачной, девятибашенной Бастилии, почти так же, как буржуазный строй заступает место феодального. Совершенно естественно для печи быть символом эпохи, могущество которой таится в паровом котле. Эта эпоха пройдет, она уже прошла...

 

Как бы там ни было, но, возвращаясь к площади Бастилии, скажем одно: творец слона и при помощи гипса достиг великого, творец печной трубы и из бронзы создал ничтожное.

 

Эта печная труба, которую окрестили звучным именем, назвав ее Июльской колонной, этот неудавшийся памятник революции-недоноску был в 1832 году еще закрыт огромной деревянной рубашкой, об исчезновении которой мы лично сожалеем, и обширным дощатым забором, окончательно отгородившим слона.

 

Да будет нам дозволено здесь прервать наш рассказ и напомнить о том, что мы не извращаем действительности и что двадцать лет назад суд исправительной полиции осудил ребенка, застигнутого спящим внутри того же бастильского слона, за бродяжничество и повреждение общественного памятника».3

 

Нас интересовало не то, по какой ассоциации Наполеон думал именно о слоне, — может быть, ему пришел в голову Ганнибал или артиллерия британских колониальных войск, которую тянули слоны, а может быть, грандиозные победоносные шествия древних времен, — этого достоверно никто не знает. Мы полагали, что если слон и в самом деле существовал, то не может быть, чтобы не сохранилось хоть какое-нибудь его изображение.

 

Очевидно, что такую вещь надо искать прежде всего в Париже.

 

При первой же возможности мы совершили паломничество к книготорговцам на берегу Сены и были глубоко разочарованы. Нам показывали дюжины гравюр, однако ассоциация Наполеона со слоном вызывала яростный отпор. Когда мы перевели разговор на Виктора Гюго, чего лучше бы уж и не делать, одно за другим нам показали различные издания; всякий раз мы отыскивали соответствующую главу, рассчитывая увидеть изображение памятника, но безрезультатно.

 

В Будапеште, в одном букинистическом мага-зине, мы наткнулись на альбом «Париж и его окрестности» (Paris et ses Environs — Paris und seine Umgebungen, A. Asher, Berlin und St. Petersburg), по-видимому, 1831 года издания, в котором приведена иллюстрация с рисунка А. Пюжена, изображающего слона!

 

В альбоме упомянуты и некоторые технические подробности.

 

Наполеон хотел, чтобы этот монумент высотой 72 фута (22 м) был изготовлен из бронзы пушек, захваченных у испанских повстанцев. 9 февраля 1810 года он даже издал специальный указ, в котором обозначил крайний срок изготовления памятника — 2 декабря 1811 года. Постамент, украшенный барельефами с изображением сцен из славных битв, и в самом деле был изготовлен. Однако сам слон, как и многие другие замыслы Наполеона, остался лишь в проекте. Как известно, в это время императора занимали уже иные, куда более грандиозные планы.

 

Между прочим, согласно проекту, в башню, расположенную на спине слона, можно было подняться по винтовой лестнице, встроенной в одну из его ног (диаметром около 2 м), а из хобота должен был бить фонтан.

 

Если внимательно присмотреться к рисунку, то возникает еще несколько вопросов. Маловероятно, например, что макет стоял на окончательном постаменте: во-первых, этот постамент выглядит слишком низким, а во-вторых, барельефы лишь прислонены к нему. Кроме того, непонятно, для чего служила конструкция, видная на переднем плане и напоминающая огромный компас.